Плюс один

Оксана Бычкова

http://www.proficinema.ru/news/detail.php?ID=31541

15 июня подвел итоги XIX Международный фестиваль "Кинотавр". В конкурсной программе участвовала вторая по счету работа молодого режиссера Оксаны Бычковой "Плюс один". И хотя Гран-при фильм не получил, однако жюри отметило англичанина Джетро Скиннера призом за лучшую мужскую роль. В плотной фестивальной программе режиссер Оксана Бычкова нашла время для нашего корреспондента.
Корреспондент. По первому образованию вы журналист, работали на радио. Откуда вдруг появилось желание стать режиссёром?
Оксана Бычкова. Я вот всё время пытаюсь вспомнить эту точку отсчёта и, честно говоря, мне никак не удаётся. Мне кажется, что как-то всё случайно так вышло, что в 2000 году я решила в интернет-поисковике забить «Высшие режиссёрские курсы» и посмотреть, есть ли набор. Оказалось, буквально через месяц заканчивается приём документов, и очень удачно всё сложилось в какой-то момент: у меня есть время, там идёт приём… Было непонятно, поступлю я или нет. В итоге сестре спасибо – она сказала: «Если твоё, то всё сложится». И сложилось. У меня никогда не было такой уверенности, жёсткой линии: вот я стану режиссёром и буду снимать кино. У меня была одноклассница Оля, которая говорила: «Я буду во ВГИК поступать». Мне казалось: какая смелая девочка! То есть, ВГИК и Голливуд – это равнозначные термины. У нас на курсах процентов восемьдесят народу были бывшие журналисты. Журналистское прошлое вообще очень помогает в работе. Когда журналист собирается разговаривать с кем-то, думает, какие вопросы задавать, какой человек к нему придёт. Это всё потом очень помогло в работе с актёрами.
Корреспондент. Вы делаете уже второй фильм с одной и той же командой. Расскажите, с чего началось это сотрудничество и почему оно продолжается.
Оксана Бычкова. Это просто очень удобно – работать с людьми, которых ты уже хорошо знаешь, как близких родственников, и положительные стороны, и недостатки, уже как-то притёрся. У нас с оператором просто настал такой момент, мы стали без слов друг друга понимать, настолько уже слаженные отношения, столько фильмов уже вместо просмотрено. А началось… С Ваней, оператором мы познакомились на какой-то дружеской вечеринке. То есть, все постепенно случайным образом сами собирались, при этом очень удачно. Не было такого, чтобы я выбрала кого-то и хотела целенаправленно именно с ним поработать. Вообще, получается, что моя работа строится на каких-то постоянных случайностях. Я начинаю отслеживать эти моменты, в них какой-то закономерности прямой нет. Единственное, был такой момент: я закончила курсы и работала вторым режиссёром у своего мастера на проекте, а параллельно писала сценарий. Вот тут нет случайности: я понимала, что никто не будет звонить и спрашивать, нет ли у меня сценария, буквально с авоськой обходила продюсеров, приносила им и упорно обзванивала. Это самый действенный метод. Легко говорить, что кино в наше время не снимают и пробиться невозможно. Это такое оправдание. Ходить по людям со сценарием очень сложно. Сложно бомбить их телефонными звонками. Тем не менее, в моём случае это сработало, сценарий заметили, меня очень быстро запустили.
Корреспондент. Ваш первый фильм «Питер-FM» имел практически оглушительный успех. Как вы считаете, в первом успехе для режиссёра больше плюсов или минусов.
Оксана Бычкова. Я думаю, больше минусов. Если человек гениален, возможно, у него уже в первом фильме всё безупречно. На самом деле, первый фильм – это начальная ступень, предстоит ещё такая школа впереди. Если вдруг случается какой-то успех, то от тебя всё время чего-то ждут. Ждут, что ты должен как-то преуспеть во втором фильме, и в третьем. А ты на самом деле ничего никому не должен. И дальше «образуешься» в своей личной киношколе. Вот это ожидание, когда люди сидят в зале и сравнивают, оно, конечно, мешает. Второй проект – это сложнее, чем первый. Я думала, у меня уже есть некий опыт, однако каждый фильм – это что-то настолько новое, что ты будешь всё равно как первый раз что-то переживать. Каждый раз новые проблемы поворачиваются новыми гранями. Не будет такого ощущения: я теперь знаю, как всё преодолеть. Нет. Это просто следующая ступенька.
- Полный текст интервью с Оксаной Бычковой

Jean-Marie Gustave Le Clézio - Nobelio premija

Label France: Your work is described as mystical, philosophical and even ecological! Do you recognize yourself in these descriptions?

J.-M. G. Le Clézio: It is difficult to describe what you do yourself. If I had to assess my books I would say that they are what are most like me. In other words, for me it’s less a matter of expressing ideas than expressing what I am and what I believe in. When I write I am primarily trying to translate my relationship to the everyday, to events. We live in a troubled era in which we are bombarded by a chaos of ideas and images. The role of literature today is perhaps to echo this chaos.
(...)
-Why are you so fascinated by other cultures?
Western culture has become too monolithic. It places the greatest possible emphasis on its urban and technical side thus preventing the development of other forms of expression: religiosity and feelings, for example. The entire unknowable part of the human being is obscured in the name of rationalism. It is my awareness of this that has pushed me towards other civilisations.
-In this other place you have sought, Mexico in particular and the Amerindian world in general occupy a predominant place. How did you come to learn about Mexico?
I was sent to Mexico to do my military service. During the two years I spent in the country I had the opportunity to travel. In particular, I went to Panama where I met the Emberas. I spent four years (1970-1974) with this Indian forest population. It was a deeply moving experience, because I discovered a way of life that had nothing to do with what I had been able to experience in Europe. The Emberas live in harmony with nature, with their environment and with themselves without needing to refer to any sort of legal or religious authority. I found that staggering and when, on my return, I wanted to talk about the social cohesion of this community, the critics accused me of being naive, simplistic and falling for the myth of the "noble savage", although this was not at all what I meant. I could never say of these people with whom I lived that they were savage, or that they were noble. They lived by other criteria and other values.
(...)
-Your novels also have an autobiographical side. Do you get the impression of being the archivist of your own history, of your own experience of life?
My favourite novelists are Stevenson and Joyce. They drew their inspiration from their first years of life. Through writing they relived their past and tried to understand the "whys" and "hows" of it. When you read Joyce’s Ulysses, you truly have the impression that Joyce was not aiming to relate the story of the present moment, but to express everything that was in him, everything that made him what he was. He resurrected the slightest sounds of the street, snippets of conversations, the corporal punishment suffered at school and which still haunted him like an obsession. Naipaul too, returns in his imagination to his first years of education. Literature is only strong when it manages to express the first sensations, the first experiences, the first ideas, the first disappointments.
-One often has the impression when reading your work that your characters, in your image, are looking for a homeland which goes beyond the traditional and slightly narrow concept of nation. Salman Rushdie talks about "imaginary homelands" when describing the new relationship that the exiled writer tries to establish with the country from which he comes. What is your imaginary homeland like?
I consider myself an exile because my family is entirely Mauritian. For generations we were fed on Mauritian folklore, food, legends and culture. It is a very mixed culture, a fusion of India, Africa and Europe. I was born in France and raised in France with this country’s culture. I grew up telling myself that there was a somewhere else which embodied my true homeland. One day I would go there, and I would know what it was. So in France I always thought of myself a little bit of an "outsider". On the other hand, I love the French language which is perhaps my true country! But thinking of France as a nation, I must say I have rarely identified with its priorities. -Your ancestors were French, I believe ?
In fact the Le Clézios were from Morbihan, in Brittany. At the time of the Revolution, one of my ancestors, who had refused to enlist in the revolutionary army because they insisted he cut his long hair, was forced to flee France. He embarked with his entire family on a boat called Le Courrier des Indes with the intention of going to India. But when the boat put in at Mauritius, he got off because his wife came from the island where she still had family. The Mauritian branch of the Le Clezio family is descended from this adventurous and rebellious ancestor. In fact, he’s the hero of my next novel. At this very moment I’m in the process of writing the story of how he settled on Mauritius. I feel close to this man who was exiled to the other end of the world in order to flee from something. I feel I understand him.
-It is said that you are a potential Nobel prizewinner. Let’s imagine that you are awarded the Nobel Prize for Literature tomorrow. What would you like to say at the award ceremony?
That’s a very hypothetical question! I don’t know for the Nobel prize but I know what I would like to talk about publicly. I would like to talk about the war that kills children. This, for me, is the most terrible thing of our age. Literature is also a means of reminding people of this tragedy and bringing it back to centre stage. In Paris recently, statues of women were veiled in order to condemn the fact that women in Afghanistan are denied freedom. That’s very good. In the same way, we should mark all the statues of children with a big red spot over the heart as a reminder that at every moment, somewhere in Palestine, South America or Africa, a child is killed by bullets. People never talk about that!
Interview conducted by Tirthankar Chanda Academic and contributor to Le Magazine littéraire (2001)
http://www.diplomatie.gouv.fr/en/france_159/label-france_2554/label-france-issues_2555/label-france-no.-45_3724/literature_3732/interview-with-jean-marie-clezio_5092.html

Dvi Fridos - vienas siužetas

Фрида - персонаж романа "Мастер и Маргарита", участница Великого бала у сатаны. Ф. просит Маргариту, чтобы та замолвила за нее слово перед князем тьмы и прекратила ее пытку: вот уже тридцать лет Ф. кладут ночью на стол платок, которым она удавила своего младенца. В булгаковском архиве сохранилась выписка из книги известного швейцарского психиатра и общественного деятеля, одного из основоположников сексологии Августа (Огюста) Фореля (1848-1931).

Фрида Келлер, послужившая прототипом Ф., - это молодая швея из швейцарского кантона Сен-Галлен, родившаяся в 1879 г. Первоначально она зарабатывала всего 60 франков в месяц. Как отмечает Форель: "В погоне за большими заработками она по воскресным дням исполняла обязанности помощницы в кафе, где женатый хозяин упорно приставал к ней со своими ухаживаниями. Она вскоре перешла в новый магазин с ежемесячным окладом в 80 франков, но, когда ей было 19 лет, хозяин кафе, который давно уже на нее покушался, увлек ее под благовидным предлогом в погреб и здесь заставил ее ему отдаться, что повторялось еще раза два.

В мае 1899 г. она разрешилась от бремени мальчиком в госпитале в Сен-Галлене". Ребенка Фрида Келлер поместила в приют, откуда, однако, его необходимо было забрать по достижении пятилетнего возраста. Форель дает яркую картину душевного состояния Фриды в дни, предшествовавшие трагедии: "И вот, с понедельника Пасхи 1904 г., т. е. с той минуты, когда ребенку предстояло покинуть приют, одна лишь мысль медленно, но зловеще начинает овладевать ее дезорганизованным и объятым страхом мозгом, мысль, кажущаяся ей единственным просветом в ее отчаянном положении - мысль о необходимости избавиться от ребенка".

За несколько дней до визита в приют "ее видели мечущейся по квартире в поисках за каким-то шнурком. Внешний вид ее говорил о придавленном внутреннем состоянии. Наконец, она решилась. Сестры ее были извещены, что ребенок ее будет отправлен к тетке из Мюнхена, которая ждет ее в Цюрихе. Схватив ребенка за руку, она отправилась с ним в Гагенбахский лес. Здесь в уединенном месте она долго раздумывала, не решаясь на свое ужасное дело. Но, по ее словам, какая-то неведомая сила подталкивала ее.

Вырыв могилку руками, она удавила ребенка шнурком, и, убедившись в его смерти, зарыла трупик и обходным путем отправилась в отчаянии домой. 1-го июня приют был извещен ею о благополучном прибытии ребенка в Мюнхен, 7-го июня трупик после сильного дождя был найден на поверхности земли какими-то бродягами, 11-го того же месяца Фрида заплатила последний долг приюту за ребенка, а 14-го она была арестована.

Фрида не переставала объяснять свой поступок неспособностью содержать ребенка, а также необходимостью соблюдать тайну, которая заключала в себе позор ее вынужденного материнства, обусловившего внебрачное рождение. По свидетельству знавших ее, она отличалась кроткостью, добротой, любовью к труду, скромностью, любила детей. Заранее обдуманное намерение было признано ей самой, причем она не высказала никаких забот в интересах смягчения своего преступления. Такие случаи по местным законам (ст. 133) заслуживают смертного приговора, который и был ей вынесен.

Фрида Келлер при этом потеряла сознание. Верховный Совет Сен-Галленского кантона большинством всех против одного вместо смертной казни назначил ей пожизненное заключение в каторжной тюрьме". В дополнении, сделанном в 1908г., Форель рассказал о пребывании Фриды в тюрьме: "Вначале она содержалась в течение 6 месяцев в одиночном заключении. После этого она была переведена в качестве прачки в прачечную при тюрьме и отличалась хорошим поведением. В интеллигентских кругах города Сен-Галлена начинают возрастать в ее пользу симпатии". Это позволило автору "Полового вопроса" выразить надежду, что "бедную Фриду Келлер" вскоре освободят.

В том же самом дополнении Форель кратко изложил историю 19-летней работницы из Силезии Кониецко, которая при аналогичных обстоятельствах 25 февраля 1908 г. родила ребенка, "причем она удушила младенца, засунув ему в рот и нос скомканный платок". Суд учел смягчающие вину обстоятельства и приговорил Кониецко к двум годам тюрьмы, что дало Форелю повод для негодующего восклицания: "Как милостиво! Этот верх милосердия звучит злою иронией", поскольку, как справедливо полагал швейцарский ученый, "чаще действительным убийцей является не мать, фактически убившая ребенка, но низкий отец, покинувший беременную или не пожелавший признать ребенка".

Булгаков контаминировал в образе Ф. героинь обеих историй. Ф., обладая основными чертами биографии Фриды Келлер, убивает своего ребенка еще в младенчестве и при помощи носового платка, подобно Кониецко. Таким образом, это событие оказывается перенесено в май 1899 г. - время, когда Фрида Келлер родила ребенка. Тогда утверждение Коровьева-Фагота на Великом балу у сатаны о том, что вот уже тридцать лет камеристка кладет на стол Ф. платок, которым она задушила младенца, оказывается абсолютно точным, поскольку события "Мастера и Маргариты" в московской его части разворачиваются как раз в мае 1929 г. Автору романа в эпизоде с Ф. важен был именно невинный младенец, его страдания, как последняя мера добра и зла. Вместе с тем, писатель, подобно Форелю, несмотря на весь ужас преступления, назвал (устами Маргариты) главным виновником насильника - отца ребенка. Булгаков учел и приведенные швейцарским ученым данные о психических отклонениях, имевшихся у Фриды Келлер. Форель отмечал, что она страдала головными болями из-за перенесенного в детстве воспаления мозга. Платок, который Ф. видит каждый вечер на своем столике - это не только символ терзающих ее мук совести ("и мальчики кровавые в глазах", используя слова из пушкинского "Бориса Годунова"), но и признак наличия у нее болезненной навязчивой идеи. Фрида Келлер, вероятно, была в конце концов освобождена и, скорее всего, пережила автора "Мастера и Маргариты". Кониецко же вообще отделалась сравнительно легким наказанием. Однако Булгаков поместил Ф. среди умерших, как если бы вынесенный судом смертный приговор был приведен в исполнение. Внимание писателя привлек тот факт, что свое преступление Фрида Келлер совершила на Пасхальную неделю 1904 г., да еще в мае, (здесь речь идет о Пасхе западных христиан, не совпадающей с православной), что соответствовало и пасхальной приуроченности действия "Мастера и Маргариты". Не оставил он без внимания и слова о том, что некая неведомая и неодолимая сила подталкивала швею из Сен-Галлена на преступление. У Фореля этой силой выступает психическая болезнь Фриды, для которой ребенок подсознательно стал символом ее несчастья и позора. Автор "Полового вопроса" писал: "Несмотря на любовь к детям, Фрида своего ребенка не любила, она его никогда не ласкала, не баловала, не целовала и, будучи в других случаях доброй и отзывчивой женщиной, весьма безучастно относилась к собственному ребенку". У Булгакова искусителем Ф. подразумевается дьявол, который и призвал ее потом на свой бал. Однако Ф., благодаря милосердию Маргариты, даруется прощение, к которому призывал и Форель в отношении Фриды Келлер. История Ф. также во многом перекликается с историей Маргариты (Гретхен) в "Фаусте" Иоганна Вольфганга Гёте (1749-1832).

http://www.bulgakov.ru/f/frida/

apelsinų žievelės ir obuolių valgytojai

http://www.salinger.org/index.php?title=Orange_Peels_and_Apple-Eaters:_Buddhism_in_J.D._Salinger
Orange Peels and Apple-Eaters: Buddhism in J.D. Salinger's Teddy
Tony Magagna:
"the way in which Teddy describes the orange peels as appearing in front of him, and then, moments later, beginning to sink out of view - out of existence - points to the Buddhist idea of impermanence; nothing lasts forever - those things that we perceive, and even our own lives, are only temporary occurrences which will, with time, vanish. This passage also reflects the directly related Buddhist belief of non-existence, which teaches that physical existence - whether of self, or time, or even orange peels - is an illusion. Buddhists hold that the materiality of the world only exists within earthly, and therefore false, perceptions; in other words, we fool ourselves into thinking that we, and everything around us, exist in any physical sense. Thus, when Teddy remarks here that the orange peels only exist in his mind, as well as later when, upon leaving the cabin, he states, "After I go out this door, I may only exist in the minds of all my acquaintances....I may be an orange peel" (174), he is, in a Buddhist sense, quite right."
------
In Teddy, the title-character observes how his parents, and seemingly everyone else around him, are so caught up in emotional attachment, but he cannot understand why: "I wish I knew why people think it's so important to be emotional....My mother and father don't think a person's human unless he thinks a lot of things are very sad or very annoying or very - very unjust' (186). Such emotional attachment, which for Teddy is incomprehensible, even leads him, in his journal, to proclaim how quite sick he is of poetry (180), because, as we learn later, "[Poets]'re always sticking their emotions in things that have no emotions" (185). In contrast to this apparently Western-world poetry, and further demonstrating Salinger's Buddhist influence, Teddy quotes two Japanese haikus as examples of non-emotional poetry; both haikus are by Basho, a famous Zen poet.
------------
No matter the reason for this syncretism of Buddhist and Judeo-Christian principles, it is quite clear that Salinger embraces such a mix in the language and imagery of Nicholson and Teddy's conversation. Nicholson continuously uses biblical language while talking to Teddy, even when referring to seemingly non-Judeo-Christian experiences.
------------
We do not have to be Buddhist, or Jewish, or Christian in order to open our minds to a new perspective. As Teddy says to Nicholson, who asks him what he would do to change the education system: I'd try to show [children] how to find out who they are, not just what their names are and things like that...I'd get them to empty out everything their parents and everybody ever told them....I'd want then to begin with all the real ways of looking at things, not just the way all the other apple-eaters look at things (195-96). Maybe, then, we are Teddy's hypothetical pupils - Salinger's real ones - meant to cough up our own piece of the apple, in order to see the orange peels.

taip

mįslė: kas parašė?

Kas yra interneto centre
mistikai sako:

interneto centre tupi voras
netiesa netupi
sako profiai
tai tik didžiausias pasaulio šiukšlynas

pilnas benamių su naršyklėmis
įdomiausia jog internetas yra Niekur
mes ten turime savo adresus

Pasižadėjimas (P.R.). Aš užbaigsiu, ką pradėjau.

Kartais sunku būna padėkot. Tai darau dabar. Naktyje. Dėkui. Jau suskaičiavau visus džiaugsmus, dėl kurių vertėjo nubusti šįryt. Tiek pat kartų nusišypsojau. Pabučiavau kiekvieną į kaktą. Leidžiu muziką:
http://www.youtube.com/watch?v=2RMh57qB1js&feature=related
Beje, tai šioks toks jubiliejus. Šimtasis įrašas šitam bloge. Kažin, ką dar tokio galėčiau pasakyt, kai visi žodžiai, atrodo, pasibaigė? Guodžiu visus liūdinčius. Apkabinu kenčiančius. Mums dar daug liko. Pirma, būtinai susitvarkys mūsų cukrus kraujyje, ir mes užaugsim dideli ir stiprūs. Antra, mums pagaliau atrašys ilgai lauktoji E., kuri kažkodėl nutilo. Tada - mums pagaliau neskaudės pamačius vienas kitą atskirai, ir mes galėsim praeiti visas senamiesčio knaipes, pamiršę, kaip ten alpome vieni nuo kitų, kai buvome kartu. Tada pamiršime spalvas ir balsus. Bus nauji.
Kas dar?
Iš tikrųjų - lieka Žirmūnai. Lieka tiltas per Nerį. Lieka benzino kolonėlė. Lieka telefonas. Lieka Kosciuškos gatvė ir dar vienas tiltas - per Vilnelę. Tada dar Rotonda ir Bernardinų sodas. Čia kelionė baigiasi, ir prasideda nauja. Ir taip be galo. Lieka mišios penktą valandą vakaro. Dar lieka keletas svarbių žodžių atminty ir raštu. Nemiga. Slidūs laiptai į Bokšto gatvę žiemą. Dūmų kvapas.
Galiu įsivaizduot, kiek dabar žmonių nemiega, ir jų galvose ir širdyse irgi kirba milijardai vibracijų. Myliu jus visus ir be galo džiaugiuosi, kad yra toks žvėris, kompiuteris, kuris kenčia mano sakinius. Štai jau ir paskutiniai triukšmadariai nuėjo miegoti.
Kai "Čikaga" nutyla, Vilnius jau būna įmigęs. Tada blyksi "Ogminos" neonai ir galima žaisti, kad esi kitur. Dižone. Niujorke. Ar Levoberežnyje Chimki.
Vilnius - pats gražiausias miestas pasauly. Ypač "Čikaga" - "Banginio" stogas ir saulėlydis pusę dešimtos vakaro liepos vidury... Tai tau ne kaimas, kur kiekviena žvaigždutė priimama kaip kasdienybė. Mirkt mirkt.
Čia "Čikagoje" žvaigždutės kiekviena turi savo vietą. Savo laiptelį. Savo mizansceną. Kaip ir mėnulis savo trajektoriją.
Dar lieka mūsų Vingio parkas. O dar - mano greituškė, o kitoj gatvės pusėj - tavo Architektai. Jau nebe tavo, bet vis tiek. Dar lieka daktaras Pačkauskas ir viltis, kad nemirsi taip greit...
http://www.youtube.com/watch?v=TH1kE-BLcS0&feature=related
Žinau, kad jau sapnuoju, tad raidės liejasi, bet noriu kad ryte atpažinčiau tą naktinę nuotaiką. Kai dėkojau visiems ir buvau kita. Ypač šiąnakt dėkoju P.R. Mes nugalėsim. No pasaran.
Sudiev. Iki.

P.S. beje, verta prisiminti -Olga išėjo spalio 8-ąją.

VGTU. Valiooooooooooooooo !!! Streikas!!!

dėstytojas irgi žmogus, pasirodo...

academic, totally authentic, holy crap

Matt Groening is wicked

Matt Groening, the creator and executive producer of the Emmy® Award-winning series The Simpsons, as well as creator of the cartoon strip "Life in Hell" and the animated FOX television series Futurama, is the man responsible for bringing animation back to primetime and creating an immortal nuclear family. In addition, Groening formed Bongo Comics Group in 1993 and currently serves as publisher of The Simpsons Library of Wisdom, Simpsons Episode Guides, Simpsons Comics, Bart Simpson Comics, Radioactive Man Comics, Simpsons Comics Treasure Trove, the annual Bart Simpson's Treehouse of Horror, Futurama Comics and more than 36 comic compilations...

http://web.archive.org/web/20060717182050/hell.capefeare.com/lih_10-3-03.gif

http://web.archive.org/web/20070320092659/hell.capefeare.com/lih_1-17-03.gif

I guess we are making circles in this life

So folks. Here it comes.

The home-

sickness

for the place where you were happy.

And if you happen to open this page by accident, please try to hear me - the true home is where your soul is awake.

Even if it is a shabby lane in Queens. With local croissants, the most delicious in the world, as they were filled with hope.

The local grocery shop. Professor Sparrow, with his funny case studies. Mary McBride. The loveliest woman on earth. Andrey, with whom we went to see the Statue of Liberty. The green rocker shoes, which I threw away only this year. My MOMA. My Guggenheim. My Broadway. My East Village. And my Alphabet City. And my Polish restaurant near R. Foreman's theater. My Mekas. My Budweiser. Folks. I WAS happy once.

It was the afternoon of the Ascension Day. Whatever it is called in Lithuanian, I was longing for something spiritual, and entered some church. Not sure that it was St.Patrick's. Anyway, all these men in red, their songs and ... Gosh ... little plastic glasses of wine reminded me of the home sweet home, and I realized that this was my baptizing ceremony into this city. I was a "pagan" then :)

I think I told this story to some people already. The sunset on the corner of the Public Library, with the golden wheels of the Chrysler in a distance... And the red huge ball of the sun on the Hudson side. I thought it was a miracle. And I am not ashamed to tell anyone - me, being a part of the panteistic country and mentality - found the essence of the nature in NY, the dustiest street of the Big Apple. So whenever I read Mr. Salinger, I always remember this sunset.

Looks like an old lady with her shaking hands is writing her memoirs here, but I am not that old to remember this feeling of belonging to the universe there.

My favorite place? I loved the Fifth Avenue. But I also often visited SoHo. With the Twin towers in the horizon. That's why Woody Allen sounds absolutely brotherly to me, when he talks about NY.

----------

Chapter One: 'He adored New York City. He idolized it all out of proportion' - er, no, make that: he - 'He romanticized it all out of proportion.' - Yes. - 'To him, no matter what the season was, this was still a town that existed in black and white and pulsated to the great tunes of George Gershwin.' - Er, tsch, no, missed out something. - 'Chapter One: He was too romantic about Manhattan, as he was about everything else. He thrived on the hustle bustle of the crowds and the traffic. To him, New York meant beautiful women and street-smart guys who seemed to know all the angles.' - No, no, corny, too corny for a man of my taste. Can we ... can we try and make it more profound? - 'Chapter One: He adored New York City. To him, it was a metaphor for the decay of contemporary culture. The same lack of individual integrity that caused so many people to take the easy way out was rapidly turning the town of his dreams into ...' - no, that's a little bit too preachy. I mean, you know, let's face it, I want to sell some books here. 'Chapter One: He adored New York City, although to him it was a metaphor for the decay of contemporary culture. How hard it was to exist in a society desensitized by drugs, loud music, television, crime, garbage' - Too angry. I don't want to be angry. - 'Chapter One: He was as tough and romantic as the city he loved. Behind his black-rimmed glasses was the coiled sexual power of a jungle cat.' - I love this. - 'New York was his town, and it always would be...'

-----------

I loved this city all out of proportion.

And I love it now.

And ... the rest should be kept out of your eyes and ears, my dear readers. Later. Some day.

Once I opened the door of the Virgin Records and heard something very similar to Arina. I nearly cried. That was Carole King. I couldn't go home, as I was mesmerized by her intimacy... Am I too intimate myself now? Do not read it then... :) New York City is just a huge and most romantic love story one could imagine. Period.

Ben Inman (http://www.beninman.com)

http://www.youtube.com/watch?v=xAG6d9li1_E

http://www.youtube.com/watch?v=b9X5J-HSWvc

Ben Inman
Full Name: Eskricke Francis Benedict Inman

Eye Colour: Blue

Hair Colour: Brown

Birthday: 19 March 1993

Choir: Southwell Minster Choir

From: Yorkshire

Recorded as solo artist on the James Newton-Howard soundtrack for the remake of the movie King Kong (2005) Retired as a treble chorister from Southwell Minster on 21st January 2007. He won the Trebby Award for 'best solo treble track' in 2007 for the track 'Fairest Isle' (recorded 2005).

"The Choirboys" are an English boyband, made up of cathedral choristers, so the members have only a brief time in the group before the inevitable voice-change. The first group comprised: Charles John "CJ" Porter-Thaw from Sheffield, Patrick Aspbury from Chelmsford, and Ben Inman, from Yorkshire. Porter-Thaw and Aspbury both sang in the choir of Ely Cathedral and Inman in the choir of Southwell Minster. In the summer of 2005, they were selected from cathedral choristers around the UK for a recording contract with Universal Classics and Jazz, and released their self-titled first album in November of that same year.

http://www.thechoirboys.co.uk/

P.S. Lincoln Cathedral, UK. The year 2000-2001. The most important year in my life. Never thought it would come back to me so suddenly. But it did. Thanks to John Bannister. I always remember you. Along with some other things. (...) "But I always think that the best way to know God is to love many things. " Vincent van Gogh, Dear Theo: An Autobiography of Vincent van Gogh, 1937